А. Лазарчук
ТРАНКВИЛИУМ
- О Господи! Да сегодня... - и Светлана рассказала, как сегодня, когда они ели на открытой террасе ресторана мороженое, к ним подошел какой-то человек и сказал, что друзья Фостера ведут свое расследование, отдельное от полицейского, и лучше бы им двоим вести себя естественно, потому что друзья эти могут вообразить черт знает что... Олив взяла ее руки в свои. Руки у Светланы были холоднее льда. - До утра все равно придется ждать, - сказал Баттерфильд. - Хотите вы, не хотите, а ждать вы будете. Вот пристрою вас, чтобы не нашли, тогда и кавалера пойду вызволять. Иначе - полковник меня повесит. Осину в лесу найдет потолще и повесит. - Это невозможно, это невозможно, это невозможно! - рыдала Светлана, а эти двое бессердечных ждали и молчали, и в какой-то момент слезы сами собой остановились, и рыдания застряли в горле... Во сне он был чем-то еще более мертвым, чем просто мертвое тело: телом, заряженным смертью. Лишь каменная неподвижность позволяла сдерживать смерть в себе и не пускать ее рассеиваться в общем пространстве. И после пробуждения он оставался мертвенно-неподвижным, потому что даже мысль об изменении положения тела вызывала из памяти весь ужас пережитой боли. Потом все же пришлось медленно распрямиться. Руки схвачены были блестящими пружинными кандалами с короткой, в три звена, цепочкой. Глаза оказались совершенно целы: просто веки склеились натекшей со лба кровью. Волосы слиплись корой, и Глеб не стал нащупывать рану. И очень болела печень. Будто туда, под ребра, натолкали битых стекол. Может быть, с десятой попытки он встал. И тут же обнаружил кое-что дополнительное. По талии его вместо ремня охватывала плоская стальная цепь, и такая же цепь волочилась сзади, цепляясь за ввинченный в потолок крюк. Длина ее была достаточна как раз для того, чтобы дойти до стоящего у двери железного ведра... Глеб даже не подозревал, что человек способен держать в себе такое количество воды. Сразу стало легче - но закружилась голова, и боль усилилась - везде. И все же, все же... теперь можно было и оглядеться. Безусловно, он был в пыльном мире. Хотя эту каморку подмели и поставили у стены складную солдатскую койку, прикрытую серым одеялом, и дверь была обита изнутри новеньким сизым железом, и оконный проем закрывал плотно сколоченный, без единой щели деревянный щит, и стеклянный шар под потолком светился изнутри резковатым негармоничным светом упрятанной в него электрической лампочки - все равно было что-то: в цвете теней, в форме углов, в неуловимом смещении пропорций, - подтверждало безоговорочно: это пыльный мир. И, сообразив это, Глеб не стал медлить: вдохнул чуть глубже (шевельнулись стеклянные иглы и ножи), попытался напрячься... ...и уже зная заранее, что так и будет, понял: ничего не получится - вся его сила как бы стекла по цепи, как стекает сила молнии по громоотводу. Но он повторял и повторял попытки - пока не изнемог. Вдруг потускнел свет, зазвенело, исчезла тяжесть - Глеб догадался шагнуть к койке, сесть, осторожно лечь... Боль вдруг отделилась и повисла отдельно от тела. Потом и тела не стало. далее